Новые рассказы о прошлом - Виктор Житинкин

В том, что произошло дальше, я долго не мог разобраться. Удар! Хоровод звездочек перед глазами! В палатке началась суматоха, и яркий свет фонаря на минуту совсем ослепил меня. Когда я стал сознавать, где нахожусь и что делаю, в углу палатки разглядел сжавшуюся в комок и сверкающую глазами испуганную, но злую Манефу. Все в палатке молчали, я крутил головой, отыскивая свои брюки и свитер. Захватив их в охапку, я полез на четвереньках к выходу из палатки, бормоча:

– Не буду мешать, тесновато получилось. Наверное, задел во сне нечаянно. Прости, пожалуйста. Спокойной ночи.

– Вы… Ты спал уже? – еще дрожа всем телом, спросила из угла девушка.

– Еще как! Какое блаженство, сны уже видел. А что я сделал? Руку не туда положил? Прости, это я во сне только мог сделать.

На улице светлело, над озером местами клубился жидкий туман, стало прохладно. Я быстро оделся, наломал лапника и, сложив его между корнями огромной сосны, под кроной которой и стояла наша палатка, спрятал голову в развернутый ворот свитера и улегся на ароматную подстилку. Уснул, видимо, мгновенно.

Проснулся от света и оттого, что выспался. Сквозь крупную вязку свитера пробивались солнечные лучи. Материал брюк прогрелся на солнце и даже жег кожу тех частей тела, что прятались в этих брюках. Я лежал, прислушиваясь и вспоминая, что же, все-таки, произошло этой ночью. В палатке вполголоса говорили Леха со своей подругой, Манефы не было слышно.

Наверное, мыться к озеру побежала. Нужно встать быстро, да приободрить девчонку, наверно настроение после ночи плохое, злится на меня, или, даже, ненавидит. Нет, нужно помириться. Возьму ее сегодня с собой раков ловить, забудется все неприятное. Хорошенькая она.

Я сдернул ворот свитера с головы и… вздрогнул от неожиданности. Рядом, в моем изголовье, сидела Манефа, моя бедная Манефа. Она сидела и плакала, склонив голову надо мной. Лицо ее припухло от слез, в руках ее был зажат совершенно мокрый платочек.

– Ну, что ты делаешь, девочка? – впервые так назвал я Манефу. – Зачем портишь слезами такое хорошенькое личико? Ты что, не спала совсем? Зачем так мучить себя, Манефа?

Я вскочил, взял ее за все еще вздрагивающие плечики и легко поднял с земли. Она была податлива и управляема. Я обнял ее, дрожащую, мокрую от слез и прижал к себе, согревая. Из палатки показались наши друзья, они смотрели на нас, возможно, завидуя, а Манефа, заметив их, уткнулась носиком в мой мохнатый свитер и громко разрыдалась. Рыдала от души, освобождаясь от тяжести, лежащей на сердце.

Прекратив плакать, но, не поднимая головы, чтобы не показать свое заплаканное лицо, она спросила:

– Ты не обижаешься на меня?

– Нисколько.

– Это – правда?

– Да!

– Значит, мы остаемся друзьями?

– Да! Конечно, милая Манефа!

Екатерина

Размеренную и спокойную жизнь полигона может потревожить лишь приезд кого-либо из старших чинов дивизии. Когда таковых на полигоне нет, команды, находящиеся там, немного расслабляются. Приложив больше энергии до обеда, солдаты получают возможность после обеда слегка передохнуть, позаниматься чем-то личным. Офицеры, тоже, находят время побродить с ружьецом в местных полигонных колках.

Однако приезд начальников вносит переполох в эту идиллию. Оттого тут и не любят неожиданных визитов. Особо неприятным для всех бывает приезд на полигон заместителя командира дивизии подполковника Фадеева, человека самолюбивого, взбаламошного и мелкого. Насколько он толков в военном деле, знает только командир дивизии, но его человеческие качества способен оценить не только любой младший офицер, но даже каждый солдат, перенесший на себе последствия от соприкосновения с подполковником. Стоит ли говорить о том, кому и как он смог насолить, но уже одно то, что его недолюбливали, боялись и старались избежать встречи с ним, говорило о том, что он из себя представлял. Есть же строгие командиры, только любят их подчиненные, а к этому не лежит душа ни у кого.

Так вот, в тот день на полигон поступило сообщение, что к вечеру прибудет этот самый подполковник Фадеев. Кто сообщил об этом – никто не знал, но в том, что это известие достоверно, не сомневался никто. Вопреки ожиданиям переполоха, связанного с его визитом, скрытно прибывший подполковник шума не наводил и, потому, конец дня и вечер прошли спокойно.

На улице темнело быстро. Стекла окон в казарме скоро меняли свой цвет с бегом времени, как меняются цвета побежалости на металле от температуры. Когда они стали синеть, в казарме вспыхнул свет и стекла мгновенно почернели.

Я лежал на своей кровати и читал. Я не упивался чтением, просто, нечем было заняться и, чтобы скоротать время, лучше читать. Читать все, что попадет под руку.

Моему сослуживцу и товарищу лейтенанту Гречухину, видимо, не читалось и не спалось, он подошел ко мне, некоторое время стоял, молча, ожидая, что я обращу на него внимание и, оторвавшись от книги, заговорю с ним. Но я этого не сделал, притворившись, будто и не слышал, как он подошел. Он знал, что я его не только слышу, но и вижу, и продолжал настырно стоять. А меня обуяла такая лень, что я мог только бегать глазами по строчкам книги в ожидании, что скоро мои глаза сомкнутся в сладкой дремоте, и даже не нужно будет переворачивать прочитанные в книге страницы. Но не таков лейтенант Гречухин.

– Хватит валяться, пойдем, погуляем, такой чудесный вечер. От избытка сна лицо опухнет, домой приедешь, жена не узнает, – было сказано им в шутливой форме, но доля правды в его словах была. Действительно, лень с каждым днем все сильнее сжимала свои объятия, рос вес и, продолговатое лицо становилось круглым.

Чуть-чуть поразмыслив, я в душе согласился с ним и, вскочив с постели, решительно направился вслед за лейтенантом к выходу из казармы.

А на улице – благодать! Чистые бетонные дорожки городка, окаймленные побеленным паребриком, светящимся в темноте, с обеих сторон заросли кустарником и в сумраке быстро приходящей ночи смотрелись таинственно и красиво. На небе уже блестели звезды и, лишь узенькая полоска золотистого цвета указывала, куда скрылось солнце. Над этой полоской высоко в небе ярко светилось таким же цветом лишь одно очень далекое облако.

Луны на небе не было видно, а свет из многочисленных окон казарм давал чудную подсветку, как свет софитов на театральной сцене, освещая изумительную декорацию. Воздух свеж и приятен, легкий ветерок, которого не чувствовалось у земли, только на вершинах осин слегка шелестел мелкими листочками. В такой атмосфере думать и говорить хотелось только о хорошем.

Мы с Николаем медленно бродили по дорожкам, ностальгически вспоминая о спектаклях, которые успели посмотреть на гражданке, побывав в лучших театрах.

– Я с удовольствием побывал бы в цирке, – мечтательно сказал Гречухин. – В детство хочется вернуться. Посмеялся бы я от души даже над этим нелепым клоуном. Все! Решил! Нынче поеду в отпуск, всей семьей и в театр сходим, и в цирк.

– И я тоже, так же, с семьей… – размечтался и я.

Так за разговорами, мы незаметно вышли на аллейку, где с левой стороны по ходу движения от ворот, расположился «Генеральский домик», походивший больше на дачу состоятельного человека и заросший со всех сторон кустами роз. Темные розы в темноте не видны, зато светлые цветы пятнами белели на особо темных, почти черных, кустах.

Этот домик предназначался для квартирования дивизионного начальства и гостей свыше, во время их визитов с проверками. Но это происходило не более двух раз в год, да и то, старшие командиры не любили задерживаться где-то в «глуши», вдали от своих жен – машина постоянно рядом. Потому и пустовал бы этот домик круглый год. Развлечений здесь нет и женщин тоже, кроме вольнонаемной продавщицы в солдатском магазинчике, да жены начальника полигона майора Комова, Екатерины. Пустовал бы домик, да заместитель командира дивизии подполковник Фадеев, спутал, кажется, его со своей загородной виллой. Бывал он здесь часто. Бывал, и по делу, и без дела. Мелкие люди они всегда, или, почти всегда, очень энергичные. Вот и он, быстрый, как живчик, мог появиться здесь, на полигоне, в любой момент, ломая и коверкая спокойную и ритмичную жизнь и работу военных. Большого вреда он, конечно, не мог сделать, но любой его визит приносил переполох и вызывал нервное напряжение в полигонной команде. Оттого и недолюбливали все его.

Приезды на полигон старшего начальника не были плановыми. То он прибывал сюда для проверки личного состава. Тогда военным приходилось стоять на плацу до глубокой ночи, до тех пор, пока в строй не был поставлен последний солдат, вернувшийся из самоволки. Не оставался незамеченным и офицер, у которого, к счастью, в близлежащем гастштедте закончились деньги и, он вынужден был вернуться на полигон раньше, чем утром. «Не было бы счастья, да несчастье помогло», иначе, люди на плацу стояли бы до утра. Когда в строй водворялся последний по списку прикомандированных человек, подполковник исчезал в «генеральском домике», а солдаты шли спать в казармы. Но чаще всего он приезжал без проверки, просто так. Возможно, он любил в одиночестве поразмышлять о своей роли в обучении солдат, а может быть, приезжал просто погреться в сауне. Впрочем, ничего предосудительного ни в том, ни в другом случаях нет.